Четыре всадника стояли в ряд на берегу – к ним давно уже присоединился слуга Анны по имени Лорме – и растерянно оглядывались. Неподалеку, в какой-то сотне туазов от них, с легким поскрипыванием продолжали нескончаемое круженье мельничные крылья. И поблизости от мельницы располагался небольшой домик в два этажа, похожий скорее на те, к которым д’Артаньян привык во Франции: здешние места, юг Гено, вот уже несколько столетий испытывали больше французского влияния, нежели голландского.
– Там кто-то стоит, – сказал Лорме.
– Действительно, – присмотрелся д’Артаньян и громко позвал: – Эй, любезный, идите-ка сюда!
Человек неторопливо приблизился, пуская клубы дыма из глиняной трубки со свойственной фламандцам ленивой невозмутимостью, покидавшей их лишь за выпивкой или во время игры вроде той, когда бедного кота безжалостно осыпали ударами дубинок.
А впрочем, имелся еще один вернейший способ привести в оживление любого сонного лентяя, общий для всех обитаемых человеком земель. Помня об этом, д’Артаньян торопливо достал ливр и после короткого колебания простер свое дружеское расположение настолько, что подал монету незнакомцу. Имей он дело с французским простолюдином, попросту бы бросил ему монету, а уж от того зависело бы, поймать на лету или поднять с земли, – но с обитателями Нидерландов, с их странным укладом, где нет ни короля, ни дворянства, приходилось порой держаться значительно вежливее, поскольку человек, посланный с тайной миссией, вынужден вести себя учтиво с каждым встречным, не привлекая внимания ссорами и вспыльчивостью…
Незнакомец, чуточку оживившись, принял монету – и оказался достаточно благовоспитанным для того, чтобы не пробовать ее на зуб прилюдно, как это принято у неотесанной деревенщины.
– Вы, сударь, здесь живете? – спросил д’Артаньян.
– Ясное дело. И давненько. Эвона-вон моя мельница, от отца осталась давно тому…
– И дом, стало быть, тоже ваш?
– Ясное дело.
– Что случилось с мостом? – нетерпеливо спросил д’Артаньян, как будто от его напористости мост мог волшебным образом восстановиться в прежней красе.
– С мостом-то? А это, изволите знать, ехали тут с ярмарки цеховые мастера… И повздорили аккурат на мосту с торговцами смолой – те-то ехали в противоположном направлении, как раз на ярмарку… Ну, и вышел спор, чьим повозкам первыми проехать. Мастера, едучи с ярмарки, были уже крепенько выпивши, а торговцы ангельской кротостью не отличались, им интересно было побыстрее со своей смолой до ярмарки добраться… Слово за слово, и началась у них драка. У кого-то сразу трубку изо рта выбили, один бочонок, должно быть, рассохся, смола подтекла, а она ж – как порох… Ну и заполыхало. А им и горя мало, знай тузят друг друга, как нанятые. Пока спохватились, занялся сам мост… Тут они, конечно, кинулись резать постромки, уводить лошадей, сами спасаться… Кто ж тут будет тушить мост? Был бы он их собственный… Короче говоря, сударь, сами-то они все разбежались, одежду малость подпаливши, и лошадей всех до одной увели, а повозка со смолой на мосту осталась, и горел он себе невозбранно, пока не выгорел дотла, а что не сгорело, упало в реку, колеса там, доски, и водой все унесло, течение вон какое, сами изволите видеть… Вот и остались мы, стало быть, без моста. Дали, конечно, знать кому следует, чтобы их изловили и наказали, как следует, только ж от этого мост сам собой не починится в тот же день… А вам, я так полагаю, на ту сторону надо?
– Правильно полагаешь, – нетерпеливо сказал д’Артаньян. – Есть тут где-нибудь брод?
– Брод-то? – Мельник старательно поскреб в затылке растопыренной пятерней. – Старики говорили, должен был где-то быть, то ли на пол-лье ниже по течению, то ли, наоборот, на лье выше… Только толком никто уже и не помнит. Сколько лет здесь живу, не видел, чтобы кто-то искал брод. Зачем? Мост на этом самом месте стоял лет двести, и никто никогда брода не искал – на кой, при мосте-то? Кто ж мог знать, что эти пьяницы такое учудят…
Д’Артаньян, смирив гнев, постарался обдумать все взвешенно. Он не побоялся бы поискать брод даже в сумерках, в Беарне переплывал с конем реки и пошире, – но он был не один, чересчур рискованно подвергать Анну нешуточной опасности…
– Что же, – спросил он безнадежно, – никто не знает, где брод?
– Отчего ж, сударь. Надо полагать, кто-нибудь да знает. Только вам придется возвращаться в Ватерлоо на ночь глядя, а это добрых парочка лье, уже огни, поди, погасили, дрыхнут все, крестьянин, он спать рано заваливается, потому что и встает рано. Даже если и добудете кого из постели, он вам наврет, что ничегошеньки про брод не знает, чтобы не тащиться ночью неведомо куда, пусть даже вы ему и деньги предложите… Это вы-то на конях, а ему ж придется за вами в темноте пару лье тащиться, да брод искать, да назад топать те же пару лье…
Все, что он говорил, было справедливо: сам д’Артаньян, зная деревенские нравы, не сомневался, что именно так и будет. Мало найдется охотников даже за щедрое вознаграждение шляться в ночи туда-обратно, разыскивая брод для случайных путников…
– Можете у меня переночевать, пожалуй что, господа проезжающие, – поразмыслив, предложил мельник. – У меня хоть и не постоялый двор с трактиром, но комнаты найдутся, и поесть можно будет чего-нибудь соорудить… Семейство мое на ярмарке, жена к тетке собралась и детишек прихватила, один я остался, потому что работы много, не сдвинешься с места даже заради ярмарки… Что заплатите, то и ладно, потому как гость в дом – бог в дом, а то я на мельнице, а дом без присмотра… Там и конюшня найдется.
– Пожалуй, это наилучший выход? – тихонько спросил д’Артаньян у Анны.
Она пожала плечами:
– А что еще остается делать? Утром вернемся в деревню и найдем кого-нибудь, кто знает брод…
Д’Артаньян первым повернул коня, кляня в душе последними словами всех цеховых мастеров и торговцев смолой, сколько их ни есть на белом свете. По его глубокому убеждению, право на подобные забавы – с драками на мосту и поджогом таковых – имели исключительно благородные дворяне, подобно сьеру де Монтлюку из Тарба, который однажды хладнокровнейшим образом спалил воз с сеном, загородивший на мосту путь его лошади. Вместе с сеном нечаянным образом сгорел и мост, но тут уж общественное мнение единогласно признало виновным во всем олуха-крестьянина – никто его не просил соваться с возом поперек дороги благородному дворянину, чьи предки участвовали еще в крестовых походах. Олух, естественно, и подверг– ся судебному преследованию, а как же иначе? Не взваливать же расходы на восстановление моста на сьера де Монтлюка?
Они с трудом разместили лошадей в тесной конюшне и оставили при них молчаливого Лорме – конечно же, должным образом вооруженного. Планше, оказавшись на мельнице, тут же вспомнил свое наследственное ремесло, от коего его вынудили отказаться интриги братьев, и с живейшим интересом принялся забрасывать хозяина разнообразнейшими вопросами, на которые тот отвечал скупо и неохотно. Хозяин вообще не отличался ни бойкостью, ни словоохотливостью, что неудивительно для живущего на отшибе нелюдима. К тому же мельников традиционно подозревали в связях с нечистой силой, разве что самую чуточку меньше, чем кузнецов…
